Без краев просторы. Разные в своих отражениях образы, севернее они более естественные и честные, чистые. Южнее они растворяются смешиваясь с разным, порой несовместимым в своих выражениях, но все же по итогу цельным и законченным образом.
Эта великая земля как женщина — известна, но так и не познана мною. Ибо как можно познать бесконечность? Как можно дотронуться до вечности будучи временным, просачивающимся сквозь пальцы и постепенно исчезающим как песок.
Водруженный на пик крест, бережно собранный кем то из подручных, мелкой шрапнелью разбитых камней. Это Cruz Alta на самой верхушке холма друидов.
Того самого о котором так пеклась церковь и который так старательно скрывался Ватиканом от посторонних глаз. Холма жадно впитавшего в себя кровавый коктейль жизней многих и храбрых. Холма приютившего не упокоенных. Наконец холма — убежища древних тайн хранимых старцами, облаченными в ткани и напевом говорящими с мудрыми дубами.
И на пике всего этого — крест. Вот такое оно. Буссаку.
Обычное становится необычным только тогда когда мы перестаем замечать в нем бесконечно утраченное. Что бы в роговице глаз любимого человека видеть Вселенную нужно забыть прошлый опыт восприятия глаз. Равно как и для того что бы увидеть в мозаике собранной из планет, звезд, комет и астероидов глаза любимого человека — нужно отказаться от самого научного понятия Вселенная. Отказаться целиком и полностью. Во благо.
Иными словами, необходимо посмотреть на все закрыв глаза, но распахнув настежь двери души. Думая так, мне становится в разы приятнее наблюдать за Луной своим практически янтарного цвета серпом разрезающую темноту высшей бесконечности.
Так вот просто, не мешая ни одному живому существу на всей Планете, сидя на большом поросшим живым мхом валуне я пытаюсь смотреть на мир. Не смотря и во благо.
Это не просто, ведь каждое мгновение разделенное равномерным сокращением мышцы моего сердца уводит все дальше от прекрасной природы созерцания прекрасного.
Звук. Где-то внизу, возможно далеко, у самого входа, у лестницы ведущей к источнику кем то оставленному здесь в помощь каждому желающему войти.
Омовение — древняя традиция, тесно связанная с самим бытием, с идеей нашего существования. Без омовения невозможно очиститься. Вода нужна земле именно для этого. Для очищения. Она нужна нам для того что бы мы могли сказать — мы чисты в своем намерении принять Святой Дух. Банально, но не менее сакрально вода нужна для того что бы придя домой смыть с себя людей, мысли, поступки и дела.
Еще звук. Уже значительно ближе, возможно всего в нескольких метрах от места скитаний моего критического разума. Не обращаю внимания. Здесь, в этом лесу мне ничего не грозит.
Вспоминаются первые шаги. Времена открытий и прозрений, моменты сплетенные из нитей прошедших мгновений. Исполины секвойи, причудливые тени изогнутых дубов, летучие мыши срывающиеся с невидимой цепи повинуются неумолимому движению Солнца. Тогда все казалось другим и виделось иным. Воздух в легкие. Свет в душу. Посох в руку и вперед. Так я проникал в этот лес много лет назад, таким я вспоминаю себя тогда.
Сентябрь. Месяц когда французы все еще топтали святые земли Португалии. Год когда саркофаги все еще разбивали ради развлечения, а святыни осквернялись по неведению. Год оккупации. Годы оккупации. 65 000 это цифра большая сама по себе, а если учесть безумный наклон горы на которой эти 65 000 поднимали штыки, становится не по себе от тяжести исторической участи Буссаку.
Впрочем, это лишь меньшая часть чего-то большего. Человек смешон в своем усердии, он готов отдать жизнь или забрать чужую полагая это возможным. Все в этом мире исчезнет. В сражении или мире, в агонии или в покое — это лишь детали, нюансы не имеющие никакого значения. Время не ведает прощения, не знает снисхождения. И совсем не важно к кому или чем оно прикасается, все что родилось должно найти свой конец. Мертвые сражаются с мертвыми наивно полагая что они живые. Но это ошибка. Они живые потому что временные. Живые пока временные, пока принадлежащие времени. Живые потому что смертные.
105 гектаров священной земли впервые защищенной папской буллой от женщин и обещавшей отлучение от церкви каждому посягнувшему на расположенные внутри пяти километровой стены растения. Именно к ним, к растениям здесь всегда относились как к Богам. И сегодняшние служители леса и тогдашние друиды.
Из уст в уста, напевом в темной роще внимая шелесту листвы и крикам ночных птиц. Видящие Бога во всем что их окружало, находившие храмы в рощах и густой темноте леса, послушников в тех, кто искал истину внутри, а не снаружи. Советники полководцев и предсказатели королев — именно они положили начало Буссаку.
Здесь в тишине собственных мыслей лишь изредка я случайным образом столкнусь с мимо проходящими. Час за часом не наблюдая времени я могу позволить себе роскошь наслаждения свободой. Той самой которая подходит именно мне — свободой быть здесь.
Старый монастырь босого ордена нелепо торчащий из-под брюха величественного дворца. Дворца эхом повторяющего все балы, оргии, интриги, голоса и всхлипы прошлого. Как можно было из руин, из камней пропитанных молитвой возвести нечто подобное? Да еще и руками мастера построившего волшебный ларец господина Карвальо в Синтре. Что это было? Желание доминировать или демонстрация окончательного падения монашеских орденов в Португалии? И то и другое, я уверен.
Чуть более тысячи лет монахи различных орденов придерживались единых правил вступая в этот лес. Молчать и созерцать. Созерцали и молчали и Бенедиктинцы в веке шестом и Кармелиты уже гораздо позднее, созерцаю и я в веке двадцать первом, с надеждой что эта практика останется в этих местах навсегда.
Здесь не хочется произносить слова, ровно, как и не видится необходимости в том, что бы их слушать. Здесь за человека говорят. Произносят свои монотонные речи дубы, ветер возмущенно им возражает, приводит свои, ветряные доводы. Совы ночью с удивлением обсуждают прошедшие сутки, а падающие с деревьев листья ударяются о темные спинки пролетающих мимо летучих мышей. Здесь мир внутри мира, Вселенная воссоздавшая себя по собственному подобию. Бесконечное повторение о котором учили друиды. Круговорот событий и вещей, бесконечность пожирающего себя змея, древние законы Герметизма в действии здесь и сейчас так же как тогда и при тех.
Суета — один из стражей Бога охраняющий Его от нас. Суета заставляет бежать, мчаться к цели не замечая ничего вокруг, она заставляет нас жить так, как будто важна только цель, только то, что мы сочли важным. Как можем мы жить в состоянии бега, не имея возможности остановиться и оглядеться что бы понять истину, увидеть ее и рассмотреть. Как можем мы верить в себя больше чем в Того кто нас создал? Как можем мы сносить священные места, что бы из их обломков возводить свои дворцы, замки и усыпальницы? Но правильно же говорится — мы люди, мы можем все.
Спустя 35 лет земной жизни в этом теле я научился очень важному. Научился молчать и созерцать. Во вроде бы современном мире я уподобился тем, кто дышал этим воздухом сотни, тысячи лет назад.
Умываю уставшее от ненужных эмоций лицо на самой границе леса. Выкладываю из карманов и головы все, что шумит, все, что может отвлечь меня и помешать тем, для кого это место дом. В тишине вступаю и благодарю сердцем тех самых, в длинных робах которые не зная меня сегодняшнего смогли сквозь века донести это правило.
Бог любит тишину. Именно в тишине Его видно лучше всего. В тишине покой Его творения, гармония Его любви, слава Его бытия.
Мы всегда знаем как надо. Внутри всегда присутствует голос, который подскажет. Важно только его услышать и услышав, не заглушить что бы не разрушить храм внутри себя ради возведения дворца снаружи.
Без краев просторы. Без времени. Без спешки.
